Неточные совпадения
На этот призыв выходит из толпы парень и
с разбега бросается в пламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма; шапка и полушубок на нем затлелись, в руках ничего нет. Слышится вопль:"Матренка! Матренка! где ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями, что, вероятно, Матренка
с испуга
убежала на огород…
Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже
с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и
убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
Элегантный слуга
с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу господина, что оставил его истекать кровью и
убежал за помощью. Через час Варя, жена брата, приехала и
с помощью трех явившихся докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним.
— Знаю-с, знаю, — сказал доктор улыбаясь, — я сам семейный человек; но мы, мужья, в эти минуты самые жалкие люди. У меня есть пациентка, так ее муж при этом всегда
убегает в конюшню.
На старшую дочь Александру Степановну он не мог во всем положиться, да и был прав, потому что Александра Степановна скоро
убежала с штабс-ротмистром, бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась
с ним где-то наскоро в деревенской церкви, зная, что отец не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки.
Проснулся: пять станций
убежало назад; луна, неведомый город, церкви
с старинными деревянными куполами и чернеющими остроконечьями, темные бревенчатые и белые каменные дома.
— «Нет, Алексей Иванович, позвольте, позвольте, я не согласен
с тем, что вы говорите, что мужик Чичикова
убежит.
Когда я услыхал этот голос, увидал ее дрожащие губы и глаза, полные слез, я забыл про все и мне так стало грустно, больно и страшно, что хотелось бы лучше
убежать, чем прощаться
с нею. Я понял в эту минуту, что, обнимая отца, она уже прощалась
с нами.
Многим из них это было вовсе ничего и казалось немного чем крепче хорошей водки
с перцем; другим наконец сильно надоедали такие беспрестанные припарки, и они
убегали на Запорожье, если умели найти дорогу и если не были перехватываемы на пути.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я
с радостью
убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он стал говорить: «Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
Даже недавнюю пробусвою (то есть визит
с намерением окончательно осмотреть место) он только пробовал было сделать, но далеко не взаправду, а так: «дай-ка, дескать, пойду и опробую, что мечтать-то!» — и тотчас не выдержал, плюнул и
убежал, в остервенении на самого себя.
А вы ведь вашей теории уж больше не верите, —
с чем же вы
убежите?
Но, несмотря на ту же тревогу, Авдотья Романовна хоть и не пугливого была характера, но
с изумлением и почти даже
с испугом встречала сверкающие диким огнем взгляды друга своего брата, и только беспредельная доверенность, внушенная рассказами Настасьи об этом странном человеке, удержала ее от покушения
убежать от него и утащить за собою свою мать.
Стена
с тремя окнами, выходившая на канаву, перерезывала комнату как-то вкось, отчего один угол, ужасно острый,
убегал куда-то вглубь, так что его, при слабом освещении, даже и разглядеть нельзя было хорошенько; другой же угол был уже слишком безобразно тупой.
— Сюрпризик-с, вот тут, за дверью у меня сидит, хе-хе-хе! (Он указал пальцем на запертую дверь в перегородке, которая вела в казенную квартиру его.) — Я и на замок припер, чтобы не
убежал.
Она была не одна; кругом нее было четверо маленьких детей Капернаумова. Софья Семеновна поила их чаем. Она молча и почтительно встретила Свидригайлова,
с удивлением оглядела его измокшее платье, но не сказала ни слова. Дети же все тотчас
убежали в неописанном ужасе.
— Надоели они мне очень вчера, — обратился вдруг Раскольников к Порфирию
с нахально-вызывающею усмешкой, — я и
убежал от них квартиру нанять, чтоб они меня не сыскали, и денег кучу
с собой захватил. Вон господин Заметов видел деньги-то. А что, господин Заметов, умен я был вчера али в бреду, разрешите-ка спор!
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло
с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще
с полминуты, то он бы
убежал от нее.
Катерина. Если я
с ним хоть раз увижусь, я
убегу из дому, я уж не пойду домой ни за что на свете.
Кабанов. Да не разлюбил; а
с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены
убежишь! Ты подумай то: какой ни на есть, а я все-таки мужчина, всю-то жизнь вот этак жить, как ты видишь, так
убежишь и от жены. Да как знаю я теперича, что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов этих на ногах нет, так до жены ли мне?
Кабанов. Кто ее знает. Говорят,
с Кудряшом
с Ванькой
убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит, хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь! Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду; на радость, что ль, иду?
Кулигин. Вот вам ваша Катерина. Делайте
с ней что хотите! Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который милосерднее вас! (Кладет на землю и
убегает.)
Но Аркадий уже не слушал его и
убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и в смущенье опустился на стул. Сердце его забилось… Представилась ли ему в это мгновение неизбежная странность будущих отношений между им и сыном, сознавал ли он, что едва ли не большее бы уважение оказал ему Аркадий, если б он вовсе не касался этого дела, упрекал ли он самого себя в слабости — сказать трудно; все эти чувства были в нем, но в виде ощущений — и то неясных; а
с лица не сходила краска, и сердце билось.
И
убежала, оставив в дверях свалившуюся
с ноги туфлю.
— Ну, одним словом: Локтев был там два раза и первый раз только сконфузился, а во второй — протестовал, что вполне естественно
с его стороны. Эти… обнаженны обозлились на него и, когда он шел ночью от меня
с девицей Китаевой, — тоже гимназистка, — его избили. Китаева
убежала, думая, что он убит, и — тоже глупо! — рассказала мне обо всем этом только вчера вечером. Н-да. Тут, конечно, испуг и опасение, что ее исключат из гимназии, но… все-таки не похвально, нет!
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти
с ума, спрыгнуть на землю,
убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
Дунаев, кивнув головой, ушел, а Самгину вспомнилось, что на днях, когда он попробовал играть
с мальчиком и чем-то рассердил его, Аркадий обиженно
убежал от него, а Спивак сказала тоном учительницы, хотя и
с улыбкой...
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя очень напоминает горничную. Она
убежала, не дослушав его, унося
с собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице было уже темно.
Похолодев от испуга, Клим стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось
убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки
с Таней.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался
с ним жестоко, мальчик
убежал от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты огней
с фокусной быстротою охватили полку и побежали по коньку крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая крышу,
убегали все дальше по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин видел, что лицо в зеркале нахмурилось, рука поднялась к телефону над головой, но, не поймав трубку, опустилась на грудь.
Каламбур явился сам собою, внезапно и заставил Клима рассмеяться, а Борис, неестественно всхрапнув, широко размахнувшись, ударил его по щеке, раз, два, а затем пинком сбил его
с ног и стремглав
убежал, дико воя на бегу.
Он снова стер пот
с лица, взмахнул платком и заерзал на стуле, как бы готовясь вскочить и
убежать.
Она
убежала. Сомовы отвели Клима в кухню, чтобы смыть кровь
с его разбитого лица; сердито сдвинув брови, вошла Вера Петровна, но тотчас же испуганно крикнула...
Он
убежал, а Гусев начал доказывать статистику Костину, человеку
с пухлым, бабьим лицом...
Бальзаминов. Так что ж это вы меня со свету сжить, что ли, хотите? Сил моих не хватит! Батюшки! Ну вас к черту! (Быстро берет фуражку.) От вас за сто верст
убежишь. (Бросается в дверь и сталкивается
с Чебаковым.)
Раиса. Вот я посмотрю, как ты
убежишь, да и я, может, то же сделаю. Не умирать же тут
с тоски в самом деле!
— Ужас! ужас! — твердил он, зажимая уши и
убегая от изумленных дворников. Прибавив к этим суммам тысячу
с лишком рублей, которые надо было заплатить Пшеницыной, он, от страха, не поспел вывести итога и только прибавил шагу и побежал к Ольге.
Он был как будто один в целом мире; он на цыпочках
убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом
с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает
с этим прибавлением;
с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапах.
Послушай: хитрости какие!
Что за рассказ у них смешной?
Она за тайну мне сказала,
Что умер бедный мой отец,
И мне тихонько показала
Седую голову — творец!
Куда бежать нам от злоречья?
Подумай: эта голова
Была совсем не человечья,
А волчья, — видишь: какова!
Чем обмануть меня хотела!
Не стыдно ль ей меня пугать?
И для чего? чтоб я не смела
С тобой сегодня
убежать!
Возможно ль?
Кто-то догадался и подарил ей парижские ботинки и серьги, она стала ласковее к нему: шепталась
с ним,
убегала в сад и приглашала к себе по вечерам пить чай.
— Первое, будь при сеансах и ты; а то я
с первого же раза
убегу от нее: согласна?
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он,
с первой же встречи
с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не
убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
Он
убежал к себе по лестнице. Конечно, все это могло навести на размышления. Я нарочно не опускаю ни малейшей черты из всей этой тогдашней мелкой бессмыслицы, потому что каждая черточка вошла потом в окончательный букет, где и нашла свое место, в чем и уверится читатель. А что тогда они действительно сбивали меня
с толку, то это — правда. Если я был так взволнован и раздражен, то именно заслышав опять в их словах этот столь надоевший мне тон интриг и загадок и напомнивший мне старое. Но продолжаю.
— Васька, куда, постреленок,
убежал? — закричала выбежавшая из избы в грязной, серой, как бы засыпанной золой рубахе баба и
с испуганным лицом бросилась вперед Нехлюдова, подхватила ребенка и унесла в избу, точно она боялась, что Нехлюдов сделает что-нибудь над ее дитей.
— Как же он
с девочкой
убежит? — сказала Марья Павловна.
Дорòгой Нехлюдов узнал, как бродяги,
убегая в тайгу, подговаривают
с собой товарищей и потом, убивая их, питаются их мясом.
Возбужденное состояние Привалова передалось ей, и она чувствовала, как холодеет вся. Несколько раз она хотела подняться
с места и
убежать, но какая-то сила удерживала ее, и она опять желала выслушать всю эту исповедь до конца, хотя именно на это не имела никакого права. Зачем он рассказывал все это именно ей и зачем именно в такой форме?
— Да уж так-с… Все вдруг банкротятся. Сказывают, кассир у них
с деньгами
убежал.
С ней он мог говорить о литературе, об искусстве, о чем угодно, мог жаловаться ей на жизнь, на людей, хотя во время серьезного разговора, случалось, она вдруг некстати начинала смеяться или
убегала в дом.